1

– Я не беру денег за это.
– Но я привыкла платить за работу,– она пыталась поймать ускользающий взгляд собеседника, однако он упорно смотрел мимо – на море за её спиной.
– Вы заплатите. Даже больше, чем можете предположить.
Она не успела набрать воздуха для ответа, а он уже улыбался, переведя серые искристые глаза на её лицо:
– О, нет, это не то, что Вы себе вообразили!
– Да откуда Вы…
– Знаю-знаю,– он откровенно дразнил её.
– Нахал! – подумала она возмущённо. Но к возмущению примешивалось любопытство. Ей это и нравилось, и тревожило. Когда-то, еще находясь в нимфеточном возрасте, она так разглядывала откровенные картинки в журнале старшего брата, неосторожно оставленном между картонками, на которых он рисовал своих вечных драконов.
– Солнце садится,– вернул к реальности его голос. От неожиданности она чуть вздрогнула и коснулась его плеча.
– Всё будет хорошо,– теперь он опять смотрел на неё, но не в глаза, а куда-то в район переносицы.
– Что Вы там ищите? Третий глаз?– она уже не скрывала раздражения.
– Сегодня в девять,– вместо ответа сказал он и ушёл, не прощаясь.

***
Отпуск заканчивался. Дина любила отдыхать в августе, когда народ уже разъезжается, а воздух наполнен обворожительной истомой ленности. Закапывалась в песке по самый рот, объявляя себя раком-отшельником. Дурачилась в воде, опускаясь почти у самого берега на руки и так приближаясь к суше, воображала себя доисторическим морским чудовищем, навсегда покидающим родную стихию. Муж, глядя на эти её забавки, только снисходительно улыбался и спрашивал: «Девочка, сколько тебе лет?» Она показывала ему язык, но не обижалась – привыкла. Как привыкла к самому мужу, к его серьезности и обстоятельности. Ей грех было жаловаться на него, да она и не жаловалась, просто жалела, что в их отношениях не было чего-то, названия чему она и сама толком не знала…
Три дня назад муж срочно уехал домой : «дела-дела, милая. Не скучай, через пару дней ты уже тоже поедешь». Первое, что она сделала,– нарушила заведенный им режим и правила. Спала до полудня, когда «нормальные люди уже возвращаются с моря»; ела яблоки вместе с качанами; впивалась в арбуз по самые ноздри и слизывала текущий по рукам сок; гладила всех проходящих мимо собак и разговаривала с воробьями.
Собственно, из-за воробьёв, увлекшись, она сегодня на набережной и налетела на этого странного парня. Странность заключалась в том, что он почему-то не смотрел ей в глаза, когда она, смущенно улыбаясь, что-то лепетала о своей невнимательности. Она запнулась и не нашла ничего умнее, чем спросить:
– Вы аутист?
Он рассмеялся и, мельком глянув на неё, ответил ещё более странно:
– Ну, наконец-то.
«Чокнутый»,– решила для себя Дина и уже хотела идти дальше, когда увидела небольшой мольберт рядом с парнем, на котором были выставлены несколько фотографий. Это был боди-арт: расписанные женские и мужские тела. Забыв о своём желании уйти, Дина спросила:
– Это Вы делаете? Вы художник?
– Угу. Можно сказать и так,– он опять смотрел как будто сквозь неё.
Стараясь не раздражаться, она рассматривала всё это буйство красок, змей, драконов, крестов и цветов, в которых тела растворялись, становясь только фоном.
– У Вас будет лучше,– прервал он молчание.
– А кто Вам сказал, что я…
– Да хотите Вы, хотите,– он опять улыбался, и эта самоуверенная улыбка взорвала её.
– А хочу, да! – Дина с вызовом посмотрела прямо ему в глаза.
– Вот и отлично,– спокойно, как будто он знал ответ загодя, ответил художник.– Вот Вам адрес,– и протянул визитку.

***
До девяти было ещё часа два, один из которых Дина провела в ванной. Сначала просто лежала в пене, балуясь и кидая белые клочья в резиновый коврик. Потом поднялась и наблюдала, как медленно сползает пена с её тела, оставляя пузырчатые островки. «Как Афродита»,– весело подумала она и рассмеялась. И наконец, подняв лицо, подставила его под теплые струи душа. Вода обволакивала её загорелое тело, прозрачные юркие ящерки проникали всюду, казалось, даже под кожу. Она увеличила напор и развернулась грудью. Соски набухли и затвердели.
– Но-но,– сказала она им строго.– Скоро вас закрасят, так что нечего тут!
Мысль о предстоящем будоражила её воображение. И в то же время она была абсолютна спокойна, откуда-то зная, что ей не причинят вреда.

Кирилл – так, судя по визитке, звали художника – жил почти у самого моря. Он сидел на открытой веранде, когда Дина подошла и села рядом. Несколько минут они молча слушали вечерний, уставший шёпот и вздохи волн. Потом он протянул ей руку и завёл в дом.
Мастерская была просторна и аскетична. Несколько подрамников в углу, круглый стол, закрытый холстом, на котором горкой лежали фрукты, большое зеркало без рамы, стоявшее просто на полу, узкая тахта. На самодельных деревянных полках – кисти-краски и несколько амфор разной величины.
– Вы увлекаетесь древней Грецией?– спросила Дина, чтобы нарушить молчание.
– О, да. Увлекаюсь. А Вы разве нет?
– Я мало что о ней знаю.
– Неужели? – Кирилл снова дразнил её.
– Послушайте, давайте уже начнём,– опять почему-то раздражаясь, буркнула Дина и изящным, змеиным движением выскользнула из сарафана.
– Богиня, как я и говорил,– тихо сказал Кирилл.
– Кому говорил? – Дина закрыла глаза, чтобы он не заметил её смущения.
– Неважно. Поднимите руки.
Она сложила руки в замок над головой и застыла. И хотя ожидала прикосновения кисти, но всё равно вздрогнула, ощутив на коже её влажный язык.
– Ну-ну, не надо так, Вы сейчас привыкнете.
Но дрожь не проходила, просто спряталась внутрь тела и оттуда медленно расползалась, как пятно. Чтобы как-то справиться с собой, Дина открыла глаза и посмотрела поверх головы Кирилла. На стене, прямо перед ней, висела картина, на которую она сначала не обратила внимания. Высокий холм, утонувший в зелени. Ярко-синее южное небо. И удивительной красоты храм. Высокие стройные белоснежные колонны, портики, кариатиды…
Внезапно Дину бросило в жар. Она беспомощно посмотрела на Кирилла, и тот, будто догадавшись, отложил краски и подвел ее к тахте.
– Сейчас станет легче,– сказал он почти шёпотом и протянул ей бокал. Темно-зеленая жидкость пахла мятой, сандалом и ещё чем-то душным и пряным.
– Что это, зачем?
– Это поможет,– мягко, но твёрдо сказал Кирилл и поднес напиток к её губам.
Голова закружилась одновременно с последним глотком. Дина откинулась на подушку и с уже нескрываемым испугом посмотрела на Кирилла. Его лицо двоилось, троилось и плыло по кругу.
– Назови своё имя,– услышала она, словно через вату. Дина попыталась сосредоточиться на глазах Кирилла, но они словно соединились в какую-то сверкающую сферу, от которой в мозгу вспыхнули и взорвались множество цветных кругов, пустившихся в безумный, хаотический танец…

2

– Ну, же, назови своё имя! Ты ведь не глухая?
От неожиданности она вскрикнула. Спрятавшись за колонну храма, она так увлеклась наблюдением за грозой, что не заметила, как к ней подошёл незнакомец.
– Дорсия,– смущенно ответила девушка.
– Хорошее имя, и тебе подходит. Ты действительно напоминаешь газель,– молодой человек смотрел на неё, не скрывая удовольствия, и его серые глаза с ореховыми искрами смеялись. Он снял хламис* и встряхнул его, потом покрутил головой, как собака после купания, и Дорсия взвизгнула: её лицо, плечи и хитон словно попали под душ.
– Только не говори, что ты просто прячешься от дождя в храме Афродиты,– юноша наклонился к Дорсии, играя фибулой** её хитона.
– Ты удивительно прозорлив, Кирос, сын Элиаса,– из глубины храма к ним приближалась молодая женщина в светло-голубом хитоне.
– А ты, как всегда, насмешлива, Аглая,– ответил Кирос, отпуская пряжку и улыбаясь.
– Дорсия пока только учится, но, судя по способностям, вскоре о ней заговорит не только Пафос, но и весь Кипр.
– Уверен, из тебя выйдет настоящая богиня,– Кирос посмотрел в глаза девушки долгим взглядом, от которого у Дорсии внутри ёкнуло.– Мы ещё встретимся, газель,– он снова улыбнулся и выбежал из храма.

***

Аглая, верная подруга и наставница, знала, о чём говорит. Дорсия обладала всем, что отличало гетер: острым, живым умом, внутренней раскрепощённостью и яркой, слегка дерзкой, красотой. Плюс потрясающей чувственностью. Да, конечно, в специальной школе им преподавали риторику, литературу, живопись, музыку, обучали искусству любви и флирта. Но именно Аглая помогала Дорсии достичь совершенства на практике: все эти уроки полувзгляда, полуоборота головы, наклона шеи, тембра голоса и многие другие «секреты» искусства владения мужчиной через искусство быть женщиной.

Сейчас Дорсия с нежностью вспоминала их частые разговоры.
– Ты неправильно ешь персик! – заметила однажды Аглая, когда они коротали вечер у фонтана в закрытом дворике храма.– Ты ешь его, как обычная женщина. А ты – не обычная, ты – гетера! Всё, что ты делаешь, должно быть эротично!
Она взяла двумя пальцами спелый плод и слегка надкусила шкурку. Потом осторожно и мягко начала губами снимать её, втягивая в рот. Покончив с этим, провела влажной, сочащейся мякотью по губам Дорсии, потом по своим. Маленькая капля сока застыла в уголке губ и начала скатываться. Дорсия почти бессознательно слизнула её с аглаиного подбородка…
Они тогда несколько увлеклись, но Дорсия была до сих пор благодарна Аглае за тот первый восхитительный опыт женской ласки.

Как в воду глядела Аглая – через несколько лет внимания Дорсии добивались многие. Она научилась не только дарить наслаждение, но и самой получать от этого наслаждение, находя в таком единстве гармонию. И поняла, что имела в виду Аглая, отправляясь в дальнее плавание к последнему персидскому царю и говоря ей: «Мысли эротично!». Её покровителями и друзьями были художники и философы, музыканты и поэты. Но любимцем оставался один – тот самый искроглазый Кирос, смутивший её когда-то у колонны храма…

Они встретились, как он и обещал. Это произошло весной, во время Афродисий***.
– Я принес тебе виноград, газель,– сказал он так, словно они расстались только вчера, а не почти год назад.
Подхватил её на руки и понёс в одну из многочисленных комнат храма. Там бережно опустил Дорсию на шелковую постель и достал из заплечной сумки виноградные гроздья.
– Куда?! – с нарочитой строгостью придержал её руку, когда она потянулась к ягодам.– Я сам буду тебя кормить.
Подразнил её несколько раз, держа виноградины так, чтобы она тянулась к ним губами, шеей, плечами. Потом выбрал крупную ягоду и, взяв ее в губы наполовину, наклонился к ней. Дорсия приняла игру: прихватив виноградину губами, потянула к себе. Когда их губы почти встретились, Кирос прижал ягоду зубами и засмеялся, глядя на попытки Дорсии облизать собственный подбородок.
– Давай лучше я,– прошептал он, расстегивая её легкий хитон…
Кирос набирал в ладони виноград и давил его прямо над её телом, наблюдая, как тёмный сок собирается в ложбинке под горлом, огибает тонкие ключицы, прокладывает себе путь по соскам, груди, животу, теряясь между ногами. Он собирал его губами, помогая себе языком там, где губы не доставали.
– Ты слишком нежен для воина,– сказала она ему потом.
– А для тебя? – он вдруг стал серьезен.
– Мне нравится,– она улыбнулась ему так, как научила её Аглая…

Прошло пять лет. Он всегда появлялся неожиданно. И она всякий раз находила новые шрамы на его мускулистом теле.
– Мой воин, ты не бережешь себя,– шептала она, запуская пальцы в его короткие волнистые волосы.
– Меня берегут воспоминания о тебе,– отвечал он, кладя ладонь корабликом на её грудь.– Ты моя персональная Афродита.
…Сегодня ей было очень тревожно. Словно какая-то хищная птица сжала когтями сердце и не отпускала. Кирос задерживался, и она не находила себе места. Наконец, он появился, запыхавшийся и взъерошенный.
– Мы завтра утром отплываем. Сын Филиппа идёт на Персию. У меня есть часа два,– и положил голову ей на колени.
Она молча гладила его склоненную голову, сильную шею, могучие плечи – потому что уже поняла причину своих страхов. И знала ответ. Но меньше всего ей хотелось, чтобы этот ответ знал и он. Пусть думает, что всё будет хорошо.
– Тогда пей,– Дорсия протянула ему чашу, сама взяла такую же.
– Что это? – удивился Кирос её решительности.
– Прекрасное дорийское вино. Тебе понравится.
Дорсия умолчала о нескольких каплях «напитка Кибелы»****, добавленного в вино. Она пользовалась им в исключительных случаях. Сейчас был как раз такой.
Он выпил залпом и раскинулся на покрывале из тончайшей козьей шерсти.
Она пила медленно, узнавая ощущение пламени, поднимающегося от живота к груди, обжигающего спину и шею. И с каждым глотком в ней всё сильнее просыпалось нечто первобытное, обострявшее ощущения до звона и раздвоения сознания.
– А я-то думал, что знаю тебя,– успел сказать Кирос перед тем, как утонуть вместе с ней в сладчайшем и диком омуте…
Никогда еще за свою жизнь он не испытывал такого. Это было поистине со-итие. С каждым движением он прорастал в ней невидимыми, но прочными нитями-травами, растворялся в её коже, в её нежнейших интимных мышцах, в её дрожи под его горячим телом. Он словно присутствовал при рождении какого-то нового существа, и сам рождался при этом.
Она была словно между реальностями. где-то в другом измерении. Ощущала его, прижимавшегося к ней, ощущала каждое движение его в себе. Она вошла в его ритм, и это было похоже на приливы океана. Потом волна откатывалась, забирая с собой остатки сознания. А там, в ее глубине, рождался стон, который поднимался к горлу, продираясь через судороги...

3

Дина выгнулась дугой и открыла глаза. Она не помнила за собой оргазма такой силы и продолжительности. Да ещё во сне. Полежав некоторое время в приятной истоме, осторожно оглянулась.
Мастерская была пуста. Лёгкий ветер заигрывал с тонкой занавеской, впуская в комнату ласковое утреннее солнце. Дина встала, потянулась и увидела себя в зеркале. Её тело покрывали диковинные цветы, невиданные растения, чьи стебли напоминали руны и оплетали сиявшую золотом большую букву А посреди живота.

Она подошла к столу. На нем лежали виноград и персики. Дина взяла один, поднесла к лицу, вдохнула нежный душный аромат, надкусила шкурку, потянула ее губами.

И засмеялась так, как умеют смеяться только счастливые женщины.