Ариадна, Аля, нить твоя
оборвалась легко, как паутина.
Дожди столетние стражами восстоят,
но еще крепче лет плотина.
Ты не осмелилась в окошко постучать,
а я и ныне ждать не перестала.
Пока не стерта глаз твоих печаль,
то и звучанье их не обветшало.
Но некому обратный бег времен
вплести в твои власа, в немые жесты.
Или пугает твой загробный стон,
как музыка мистической фиесты ?
Кто скажет мне, оправдан или нет
твой путь?
Иль шла по предписанью?
Немногословен старый твой портрет
и бесполезно по губам гаданье.
Утешусь ли сознанием того,
кем поначалу нить ткалась неистово?
Оборвалась. Огромный крест.
И никого окрест.
1990-е

Я видела себя в гробу
в цветах и кружевах.
С звездой потухшею во лбу,
с улыбкой на устах.
На погребенье собрались
капели и нарциссы.
Над сердцем, туча, расступись!
Последнюю актрису
прими, радушная земля!
Любила я до боли
песчинку, мужество стебля,
пространства волю и неволю.
Теперь лечу — через года.
Теперь лечу — без преткновений.
Вопроса нет "зачем", "куда"...
Нет счета. Нет границ мгновений.
И все цветы, все кружева
остались для других.
Везде я чуточку жива.
Я стих.
1990-е

Я словно знала о тебе всегда.
Я словно прожила с тобою жизни.
Глубин твоих искомая руда
мне передана после тризны.
За что богатства мне? Определить
их ценность я едва успею.
О, разве Бог помилует, продлит...
И я умру над тайною твоей,
успев дойти и дерзнув отгадать.
О наказание! О благодать!
1990-е

Что между заповедей Божьих —
в твоих оставлено стихах.
Я — не читатель, не прохожий.
Твое, что не успела, — "Ах!"
Твой слог и знаки препинания,
движений судорожных боль.
Тропа твоих благих скитаний.
И на висках — кристаллом — соль.
После тебя стихи — цветами!
Ушла и возродилась здесь.
Раба Марина Государыня Цветаева!
Моей слезы невыносимый вес.

1990-е