Шёл по саду синий человек голяком, поднимал иногда яблоки с земли, надеясь отыскать сладкое, откусывал и бросал, бо все были кислые. Особых злоключений у него по жизни не было. Он путешествовал, ни разу не ночевал на том же месте, некоторые люди пугались, о жизни среди людей не могло быть и речи, но это его в общем-то устраивало. Он был прост, не сильно боялся холода, и ел почти что попало. Он встретил в этом саду синюю козу и почему-то очень обрадовался. Коза не убегала, он приласкал её, он вообще любил животных, а потом стал думать (хотя думал он крайне редко): «чё ж мы синие?». Коза задумалась об этом гораздо раньше, она жила среди людей и других коз, но пошла за синим человеком, предполагая что-то лучшее или просто дружбу. Потом за ними увязалась синяя змея, но она была обычная, все змеи её вида были синие,
Она кусалась, как они все, если её тронуть. Коза и человек были осторожны с ней, и не понимали зачем она с ними. И ещё одно – они оба могли исполнять желания (если они были соответственной силы), только об этом трудно было догадаться, да и не хотели они никогда ничего особо. По мере путешествия у них наростало желание узнать о своем странном цвете. Козье желание конечно отличалось от человечьего, оно вообще было в некотором роде странно, но вот их желания выросли до нужной степени, они оп! – посмотрели друг на друга, потом человек посмотрел в даль, и увидел, что чем дольше предмет тем он голубее, самые дальние горы казались синими, самым синим оказалось небо ведь оно дальше всех. И понял человек, что на самом деле он очень далеко отсюда, что он представляет собой тайну. Он смотрел на свою кожу, ногти, волосы внизу живота, и понимал на сколько он далек сам от себя. Он стал больше думать, был рад, даже в каком-то удовольствии, перестал путешествовать. Коза тоже перестала, она догадалась обо всем, но это ее не впечатлило, ее больше тронуло исполнябельность ее желаний, она желала в основном свежей травы, козлов, козлят, ласки и сил и все исполнялось.
Змея чуяла ситуацию, и когда человек сильно захотел приблизиться к себе, она метнулась как молния ССС-Ха и ужалила его. Душа человека полетела к далекой звезде (очень быстро и успешно), и его кожа валялась на земле как символ.

Саша сидел и читал книгу. Он был чудного желтоватого цвета и источал тонкий горько-сладкий аромат. На шее у него висело небольшое железное (никелированное) сердечко. Я наблюдала за ним с Луны. Я построила с большими затратами сил и ума огромные конденсаторы воды бог знает из чего, огромные меха, надувающие воду в колоссальные пузыри, что становились между Луной и Землей, оптическим эффектом позволяя мне видеть что там происходит. И вот машины с грохотом и сотрясанием работают день и ночь, и я смотрю на него: его глаза смотрят во двор – он воспринимает, пришел его брат и что-то сказал – он смеется, он реагирует.
Я видела, что в его доме в подвале живет синяя птица с женской головой. Она была довольно грациозная, хотя крупновата, и всегда выглядела немного всклоченной, взъерошенной, вроде только что проснулась. У них с Сашей было сообщение. Ночью она своим влажным дыханьем оставляла по всему дому еле заметные разводы, которые составляли образы, буквы и даже слова, что можно было прочитать. Разумеется,сознательно Саша этим никогда не занимался, но что-то в нем через не-знающие-устали-глаза фиксировало знаки, когда он вскользь смотрел на стены. Он думал над тем, что ему говорилось, что-то решал. Следы его прикосновений к предметам в доме составляли узор его решений, птица легко прочитывала его, и смеялась его странности, иногда тупости, иногда несообразной смелости. Птица очень много знала, и не дай бог посмотреть ей в глаза – утратишь покой в поисках того, что исходило из этих глаз.
Они встретились поздно ночью. Саша шел домой, земля немного отсвечивала желто-зеленым светом. Он думал ему кажется, ведь он был как-то легок и счастлив, был слегка влюблен в одну иностранку, и в уме побеждал ее, громил ее лагеря, осаждал ее, беспощадно разбивая даже самый мирный тыл, не говоря уже о громких победах на фронтах. Птица ждала его в подъезде. Встреча была жуткой. Я начала свой полет с Луны, предчувствуя неладное. Птица говорила вслух и все вокруг казалось ужасающе режуще четким. Она предлагала ему пойти на войну, она доставала жуткие задачи из далекого Сашиного прошлого, со всех его 82-х жизней. Казалось, она распинала весь мир гвоздями к стенке как учебную карту. Но на самом деле это длилось не более получаса. Потом она приблизилась, и съела Сашу, начиная с головы. Всего съела. Я не видела как это происходила, верно меня бы стошнило и я бы тронулась умом, и я, приближаясь к земле, слышала его задыхающийся крик. Я не успела. И только увидела, как неуклюже с трудом поднялась в воздух птица, став на 62 кг тяжелее.
Потом Саша стал ее левым глазом и таким образом полетел на войну. Она съедала так многих людей, хотя не так уж и многих. Я все еще надеялась когда-нибудь увидеть его, учитывая, что все это очень необычно, как-то снимо. Следовательно, это съедение - тоже.
Мне на земле не нравилось – тут надо было постоянно есть воодушевлённых существ и где-то жить, я скучала по Луне, но осталась, потому что, думаю, если что, можно не успеть как в тот раз.
Очень точно он видел «все», и автоматически передавал «все» в мозг птицы, не мог не передавать. Чудовищная точность. Никогда он не видел яснее, казалось, как бы с трех сторон сразу. Объемы, оттенки, фактуры, оглушая абсолютной невозможностью сомнения ломились сквозь него, всегда в тот же канал. Захлебывало и поражало. Прошлая жизнь – если бы он мог вспоминать и сравнивать показалась бы мягкой, колеблющейся, немного в дымке. Сладковатой.
Он видел как птица мощно ломала алтарь, и видел, что это вьюга ломает алтарь, и видел, что алтарь разобрали люди.
Он видел как птица притаскивала детей на крышу. Он видел, что дети от обиды прятались на крыше. И видел, что они ходили по краю крыши желая риска в этом «жутком подростковом возрасте» и орали, выдерживая равновесие. Птица царапала до крови тех, кому и в голову не приходило лезть на крышу. Так было день в день, час в час, минута в минуту.
Война была скрытой. Если можно обобщить, то война была со всем иллюзорным, вымышленным, взлелеянным иллюзиями. Птица действовала по-птичьи резко и по-женски коварно, хитро и успешно. Дела ее странно выглядели. И все же, если смотреть шире, в масштабе – то то, что она задумала продвигалось медленно-медленно, не смотря на постоянное действие ее сразу из трех-четырех направлений. Еще из-за частых и свирепых драк с другими синими птицами, которые, казалось бы, занимались тем же.
Саша ее раздражал. У него осталось три капли его воли, вернее, три крошечных микрона его воли. Он почти ничего не мог. Пытался только. Пытался притормаживать поток всего, что тек через него, пытался залезть ей в мозг, от чего левое глазное яблоко птицы чуть не вывернулось зрачком внутрь. В каких-то делах заражался излишним рвением, и вот нарушался баланс кровообращения у птицы.
У меня был Защитник. Его мне подарила Изида, когда я, одно время, сильно беспокоилась о безопасности. Дала мне его как-то сразу и строго, как мама дает ребенку что-то желаемое, и негромко говорит: «На, не реви». Он был похож на настоящую гориллу и еще немного на боксера Рея Мерсера и еще немного на игрушечную обезьяну – тугую черную и толстую из дерматина и искусственного меха, он был груб и чист, с немного грустным, наивным взглядом. Когда вспоминаешь его, то видишь его. Когда смотришь на него, то даже в голову не приходит, что с тобой что-то плохое может случиться, когда он рядом. И не случалось. И реально не могло случиться.
Я считала его большой драгоценностью, хотя редко вспоминала о нем. Он всегда был рядом, как правая сторона того слоя воздуха, который вокруг тела, всегда теплый, около полу сантиметра толщиной.
Птица знала очень много. Обо мне и о Защитнике, и о том, что я пытаюсь ее преследовать, после того, как она поглотила Сашу. Саша мне нужен был для созерцания. Я тогда так считала.
И вот мы с ней встретились. Она ела рыбу на крупнозернистом желтом песке океанского берега, понемногу клювом отдирая куски и посекундно вертя головой, чтобы смотреть по сторонам. Не такое уж и женское лицо у нее – я подумала – клюв есть. Хотя часто кажется, что это нос. Птица была большой, но на этом огромном пляже ее какой-то сутулый , серо-синий силуэт казался очень одиноким.
Она ела не больше минуты. А потом поднялась в воздух. Меня затмил восторг – как быстро и мощно, как точны движения. Но тут она как-то еле заметно сбилась с ритма и так же быстро стала возвращаться. Что-то с левым глазом. Опустившись на берег, птица немного шумно повозилась, и выцарапала себе глаз когтем. Потом она подлетела ко мне, и забрала у меня Защитника. Содрала с меня как одежду или как кожу. Воздух стал слишком холодным и жгучим, будто я рана под спиртом, но к вечеру боль постепенно утихла, и я стала замечать запахи кожей, и звуки всем телом. Эти ощущения навалились немного громковато и страшновато, и я как-то шатаясь, в поисках слонялась по берегу, пока не нашла маленький птичий глаз. Кровь на нем запеклась, и песок прилип, но я спрятала его в рот, кто знает от чего или от кого, потом проглотила.
Ну и что же? Когда я входила в океан, то было мало мыслей, одна пустота и желание вымыться, которое как-то странно наростало. Сквозь воду, развивая всё большую скорость, плыла день и ночь, впитывая захлёбываясь,упиваясь водой, желая вымыть глаза, мозг, внутренности, кости, ритм своей жизни, все чувства. До скрипа, до прозрачности. Я тотально промыла себя как простой формы тонкостенную трубу, и, выйдя на берег думаю «немного устала». Но когда мчалась в океане, я не знала, как 3 микрона его воли тихонько проникали мне в кровь, и, неспеша, занимали позиции – и нашли себе неплохое место в самом центре матки, и начали там жить. Оживать. И это получалось.
Потом тянулись месяцы. Девять безпамятных, тупых, блестящих, ослеплённых солнцем, лежачих месяца. Сначала я думала «немного устала». Все мои силы, всё электричество души уходило внутрь.
Я родила Сашу тоже в океане, как какая-то толстая неповоротливая дельфиниха. Начинало штормить, и меня немного швыряло волнами, вообщем всё это было довольно неуклюже, тревожно, но, потом, когда я с крохой выходила на берег, путаясь в волнах, впервые за девять месяцев я что-то ярко почувствовала. И это что-то было сияющее, я как-то даже не знала, что делать от счастья. Это хэппи-энд. С тех пор у нас всё было неплохо, а главное – мне было на кого внимательно смотреть.